История одной женщины. Часть первая

Источник: я.
Автор: я, конечно.
На свой страх и риск выкладываю первую часть своего детища, которое ранее по частям было опубликовано на сайте http://phantaspark.ru/
Говорю эту бесполезную для читателя информацию без всякого скрытого умысла, но дабы ни один смертный не смел усомниться в моем авторстве.
Приятного чтения!

В тот июнь на редкость стояла теплая погода. Светило ласковое солнышко, и совсем не было дождей, когда я, молодой, амбициозный студент, окончил свое обучение на кафедре психиатрии медицинского университета нашего небольшого провинциального городка. И вот, получив свой вполне заслуженный красный диплом, я отправился в городскую больницу, где устроился на работу, благодаря хлопотам тетки, что работала там главврачом.
Помню, как был тогда безмерно рад тому, что стал настоящим специалистом, и что уже могу помогать людям, нуждающимся в этом. Радость эта длилась недолго, буквально день-два, а потом начались бесконечные жалобы, от коих шла кругом голова. Ежедневно приходило море пациентов, готовые излить передо мной душу. Они рассказывали свои проблемы и полностью доверяли мне свои тайны. Поначалу мне казалось, что у каждого из них была своя индивидуальная история, но с каждым днем работы я все больше и больше понимал, что это далеко не так. Я даже стал замечать, что некая стабильность была и в визитах пациентов. С утра пораньше приходили мужчины-алкоголики, которые клялись и божились в том, что пропили жену и детей. Ближе к обеду разъяренные мамаши приводили ко мне своих нерадивых отпрысков. После обеда я беседовал с суицидниками, ну, а вечером мне наносили визиты люди, у которых, собственно, и нет никаких проблем. Порою у меня шла кругом голова от такого изобилия информации. Иногда доходило все вплоть до того, что я в буквальном смысле начинал жить этими проблемами. То есть, возвращаясь домой с работы, я думал о жене, которой у меня нет, или в мыслях прикидывал, что натворит мой сын-подросток, которого у меня так же не было. Одним словом, мне самому уже требовался психолог. О, да! Я был несчастен!
Каждый день я шел на работу, как на пытку, ведь я знал, что меня ждут обыденные люди с их до боли надоевшими мне дилеммами, потом я возвращался домой, ложился в кровать и засыпал перед включенным телевизором. И так повторялось ежедневно. Не помню, сколько прошло времени с момента окончания университета, и даже не хочу задумываться над тем, сколько бы еще продолжался весь этом дурдом, но однажды ко мне пришла женщина. И её визит изменил всю мою жизнь.
А началось все со стука, с робкого стука в старую советскую дверь моего кабинета, который раздался как раз в тот момент, когда я изъявил желание пообедать. И все же, тяжело вздохнув, я произнес: «Да-да», и в мой кабинет вошли. Это была женщина средних лет, слегка пополневшая, но по-прежнему сияющая своей какой-то особой красотой. Все в ней было нормально, кроме признаков изрядной усталости: бледный цвет лица, «мешки» под глазами, опухшие веки – все это говорило о том, что она давно не высыпалась. Итак, она вошла, вежливо осведомилась, не занят ли я, получив мой ответ, села и начала монолог.
— Вы знаете, я давно не высыпалась…
— Женщина, это к невропатологу.
— Но мне нужна Ваша помощь! – с истерическими нотками в голосе произнесла она.
— Я еще раз Вам повторяю… — затянул было я старую тему, но она меня прервала
— Послушайте! Мне пятьдесят с лишним лет! Я росла без родителей! Я пережила многое в своей жизни, но с таким встречаюсь впервые! Пожалуйста, я прошу Вас, если я хоть кому-нибудь не расскажу, то я сойду с ума! – на последнем слове она заплакала.
Меня тронула не сколько её речь, сколько её слезы: я не люблю, когда женщина плачет. И вот, поудобней устроившись в кресле с видом неумолимого скептика, я изрек следующее:
— На что жалуетесь?
Она подняла на меня свои заплаканные глаза, вмиг утерла слезы и продолжила свой рассказ. Я ждал, что она будет повествовать о своем алкоголике-муже или о больной свекрови, но у неё был совсем другой случай.
— Я работаю вахтером, – такой была её следующая реплика. – Я работаю вахтером в доме культуры на площади Ленина.
В памяти всплыл образ тусклого фасада здания, выстроенного в девятнадцатом веке. Тем не менее, после легкой паузы, во время которой моя пациентка нормализовывала дыхание после безутешных рыданий, она возобновила свою историю, показавшуюся мне сначала скучной.
— Работаю там я сравнительно недавно, — продолжила она, — месяца два – не больше.
— Простите, а почему Вы пошли на такую работу? – прервал её я.
— У меня на то были свои причины, – отрезала моя собеседница.
— Ладно, а кроме Вас, там есть еще вахтеры? – снова спросил я.
— Конечно, есть, – женщина удивленно посмотрела на меня. – Любка – сменщица моя. Мы с ней через день на полставки работаем. Так она, видно, давно на вахте у них. Любка-то сразу мне сказала: « Ты, Валя, как хочешь, но на ночь без пузыря я тебе здесь оставаться не советую». Ну, а куда мне пить?..
— Ага, и часто Вы выпиваете? – не унимался я.
— Да говорю же Вам, не пью я! У меня почки больные — мне нельзя.
Ее последняя реплика загнала меня в тупик, но, конечно же, Валентина не остановилась на этом предложении, наоборот – она с воодушевлением продолжала дальше:
— В первую смену все прошло относительно тихо, я полночи просидела за кроссвордами, а вторую половину поспала. А вот во вторую мою смену мне поспать не удалось. Все время по стенам мелькали какие-то тени, а на втором этаже слышались чьи-то шаги.
— И Вы, естественно, пошли проверить, что там происходит? – энтузиазм лил из меня через край.
— Конечно, — ответила Валентина. — Не просто же сидеть и слушать.
— Без сомненья, там никого не нашли…
— Вот это не совсем.
Я взглянул на неё с неподдельным интересом:
— И кто же там был?
— А никого не было. Только вещи все были не на своих местах. Я же, поверьте, перед дежурством весь дом обошла, посмотрела, запомнила, что где лежит. А тут вот тебе раз! Книга с полки сама собой на рояль перелетела, стулья отодвинуты друг от друга, да платье, что лежало на стуле, создавая эффект присутствия, исчезло. Я не знаю, но что-то в последний момент заставило меня посмотреть на выход из комнаты, там я аккурат увидела скользящий по полу беленький подол платья. Оно, знаете, так, раз — за уголок! И как будто и не было ничего. Словно кто-то ходит по дому в этом платье. А на утро все было на своих местах.
— И что же было дальше?
— Ой, не спрашивайте, – махнула она рукой. – Каждый день рассказанное мною повторялось, при этом прибавилось кое-что новое. Например, в третью ночь загадочная незнакомка играла на рояле, причем музыку такую странную, траурную… Потом привидение начало спускаться вниз по лестнице, прямо в мою сторожку. Но и на этом она не остановилась…
Я опять прервал её, но на этот раз лишь для того, чтобы предложить гостье чаю, от которого она не отказалась…
И вот, с удовольствием прихлебывая чай, Валентина продолжила:
— И так, понимаете, каждую ночь! В последний раз оно уже гладило меня по руке в сторожке, вот, собственно, после этого случая я и к Вам. Решила, сначала лучше к психологу, а потом, если что выявится, уже к психотерапевту, а там не знаю уже, что будет… – она вздохнула и опустила глаза в кружку, силясь разглядеть плавающие там чаинки.
Я сделал глоток чая и мысленно перенесся туда: в темный старинный дом, где нет ни единой души, а только одна несчастная женщина… Жутко, я невольно поежился.
— Доктор, что со мной не так? – она подняла на меня глаза. – Я схожу с ума? Почему Вы замолчали? – волновалась моя пациентка.
Я вышел из раздумья, гневаясь на свою безалаберность, как я мог забыть, что она еще тут?
— Нет, нет, – я постарался ее успокоить, — на самом деле все хорошо. Должно быть это Ваш недосып. Вы попробуйте прийти домой, отоспаться.
Я опять задумался. С одной стороны, легко можно было свалить все на усталость Валентины, но все же… Конечно, в силу своих предубеждений, что все на свете можно объяснить, я не верил в мистику, однако:
— Знаете, — наконец, изрек я, когда чай уже был допит, и время обеда нещадно двигалось к концу, — а Вы приходите завтра.
Она согласно кивнула, попрощалась со мной и вышла из кабинета.
Я отвернулся к приоткрытому окну, манящему своей свежестью, и вновь ушел в свои мысли с головой.
«Что же это все-таки такое?» – думал я и снова отвернулся к окну: на улице была настоящая осень — все-таки октябрь-месяц как-никак – лил дождь, дул шквалистый ветер, однако, как ни в чем не бывало, люди сновали туда-сюда — им не было дела до плохой погоды. Такое уж человек странное создание: преодолеет все преграды, чтобы добиться своего, чтобы достичь цели. Быть может, моя пациентка тоже идет сейчас под дождем одна, посему и вынуждена работать на такой тяжеловатой работе, вдобавок ко всему, где еще ее донимают неугомонные призраки.
«Это надо же! Какая сильная женщина! – восхищался я. — Наверное, все-таки что-то случилось, что-то стряслось, о чем она не хочет мне говорить, раз так резко отмахнулась от объяснений».
Я сидел так примерно минут десять, может, двадцать: я не считал – не знаю. Напряженно думал, углубляя взгляд в сердце живой толпы: «Люди как люди, и что в них такого? Серая масса – никакой индивидуальности: руки, ноги, голова, внутренние органы – все так внутри заполнено, забито – нету места для души, зато есть нервная система: центральная и периферическая, и есть те, которые должны их лечить. Однако они такие же люди, а кому лечить их? Самому себе зализывать раны, подобно обиженному зверю? Есть одно слово: безысходность. Как же все скучно, как же скучно».
Вдруг я оторопел. Вскочил со стула и подбежал к окну, да этого же просто не может быть! В самом центре толпы стояла девушка, прямо под дождем в одном летнем платье старого фасона: длинные русые волосы, мокрые под собственной тяжестью струились водой подобно реке, лицо… О Боже, какое прекрасное личико! А фигура, ее стройный силуэт это просто не передать словами. Мокрое платье облегало тело, как вторая кожа. Она стояла, мокрая, холодная, бедненькая, обхватив свои плечи руками, и ярко-синие глаза настойчиво и требовательно смотрели на меня…
В памяти до сих пор стоит этот образ, как будто Она сейчас передо мной, как будто я заново переживаю эти события. Будто я снова начинающий специалист, которому надоела его работа, а вместе с нею и жизнь, будто буквально несколько минут назад я беседовал с Валентиной, будто мне снова невыносимо скучно…
Итак, я смотрел на Нее, а Она все вперила свои ярко-синие очи на меня. Между нами кипела жизнь, люди сновали по дождю туда-сюда, но ни я, ни Она этого не замечали: мы просто смотрели друг на друга.
В какой-то момент я протер уставшие глаза, и, когда снова открыл их, девушка исчезла, на ее месте была пустота. Я бросил короткий взгляд на часы, висевшие на стене – 15:10, вроде, не очень поздно, однако как же я мог тогда так сильно заработаться, чтобы видеть галлюцинации?
Едва ли я опомнился, как в кабинет, не постучавшись, вошли. Это был мой старый добрый, постоянный пациент — алкоголик Сивакин, регулярно радующий меня своим визитом.
Красный нос, занимавший почти половину лица, сиреневые мешки под глазами, такого размера, что казалось, их можно было приподнять, и неистовый перегар, заполонивший пространство моего кабинета, оповестили меня о том, что со вчерашнего дня ничего не изменилось.
Итак, он вошел, убедился в том, что я в кабинете один, и начал было свою старую трель:
— Доктор…
Я прервал его: второпях написав направление, буквально впихнул пожелтевший клочок бумаги ему в руки, и проворчал: «К невропатологу!».
— Но доктор… — не сдавался Сивакин, но я уже его не слушал, а мчался к тетке в кабинет.
— Что же это такое, доктор? – он следовал за мной, дыша на меня своим перегаром с направлением в руке. — Ты же клятву этого… Гиппократа давал. Как там она?
У самых дверей кабинета главврача я остановился, забрал у Сивакина из рук направление и, аккуратно сложив его вдвое, отдал его мужчине, стараясь не вдыхать пары этилового спирта, коими пропахло все существо пациента:
— Не навреди! — процитировал я Гиппократа и, ласково потрепав Сивакина по подбородку, снисходительно добавил. – К нев-ро-па-то-ло-гу.
После я зашел в кабинет.
Тетушка, уже не молодая женщина лет пятидесяти, сидела за рабочим столом, громко стуча пальцами по клавиатуре своего компьютера, лениво потягивая кофе, в котором всегда присутствовала доля коньяка. Едва я появился, как она подняла на меня полные усталости глаза и, одним взглядом оценив мое растрепанное состояние, понимающе кивнула:
— Ну что, опять утомился?
— Да, – я стыдливо смотрел в пол. Собственная совесть не давала мне возможности заглянуть тете в глаза: какой же я работник?
— Третий раз за две недели, — она вздохнула и продолжила свою работу. Не отрываясь от монитора, она добавила:
— Все-таки я настоятельно советую тебе показаться нашему Анатолию Степановичу, – тетя снова взглянула на меня. – Иди.
Она улыбнулась мне на прощанье, но улыбка была полна грусти и усталости, посему вышло криво. Я попрощался с ней и ушел собираться домой.
Потом, выйдя на улицу, я закурил. Дождя уже не было, поэтому я мог не спеша идти к своей квартире. По дороге я не переставал озираться по сторонам: мне казалось, что я иду не один. Однако я старался убедить себя в том, что моя не откуда взявшаяся паранойя – это всего лишь разыгравшиеся после женского рассказа нервы: я с детства отличался большой впечатлительностью.
И все-таки в полубреду под вечер я пришел домой. Не раздеваясь, прямо в одежде я упал на не расстеленную кровать. Спалось мне плохо: сквозь сон я слышал тихие, осторожные шаги и шелест шелкового платья. Была очень странная ночь.

Лучи ласкового утреннего солнышка уже гуляли по потолку, по стенам, заглядывали в самые укромные уголки моей квартиры, когда я открыл глаза. Первое, что я увидел, было окно, из которого, как из рога изобилия, лился золотистый свет.
Он озарял все скудное убранство моей комнатушки: плавно скользил по ветхому шкафу, танцевал на картинах, висящих на залитых светом обоях, пускался в пляс по пропылившимся книгам, что стояли всюду, где можно было хоть что-нибудь поставить: они лениво толпились на полках, сгрудились в нестройную кучу на полу, и даже на советском шкафу виднелись их сухие корешки.
Я приподнялся на кровати, оглядел себя, в недоумении обнаружил, что я даже не снял вчера пальто и не разулся. Огляделся вокруг – столько пыли.
Пылью было пропитано все: подушки, одеяла, книги, ковер, что стыдливо рисовался на глазах со своей грязной физиономией, когда-то благоухающей жизнью, но сейчас окончательно потерявшей краски, в пыли была вся моя одежда, воздух, которым я дышал, еда которую я ел, иногда мне казалось, что я и сам весь в пыли. Да, надо бы убраться, но все силы и время отнимает эта чертова работа…
Ах да, работа. Я взглянул на часы – 5:55, опять я проснулся раньше будильника. Я вздохнул, встал со своей постели, и сразу же раскатной волной пробежалась по мне жуткая головная боль. Наверное, это следствие вчерашних галлюцинаций.
Итак, я встал, позавтракал на скорую руку чаем с бутербродом и пошел на свои ежедневные истязания.
По дороге на работу, идя по залитой солнцем улице, я купил газету. Хотя раньше я никогда не покупал газет, называя их бесполезной макулатурой, и тем более никогда не читал на ходу, да и казалось бы статья обыденная, но, тем не менее, глаза сами настойчиво впились в буквы:
« Сегодня ровно 100 лет исполнилось нашему горожанину – Игнатьеву Ивану Прокофьевичу. Весь город поздравляет Ивана Прокофьевича с юбилеем. Ура! Ведь это праздник не только Ивана, но и нашего небольшого городка, поскольку, как было обнаружено при переписи населения в 2007 году, Иван единственный долгожитель в нашем городе. Не мало радует и то, что, не смотря на свой солидный возраст, наш юбиляр пребывает в отменном рассудке и здравой памяти. Вы можете себе представить, он помнит даже Великую Октябрьскую Революцию, что еще в далеком 1917 не обошла стороной и наш уютный городишко (напоминаем, Иван родился в 1910 году), более того, он помнит даже одинокую боярыню Дарью Левицкую, женщина была большим другом семьи Игнатьевых. А именно Иван вспоминает: «Да, да, да. Тетя Даша часто заглядывала к нам. Мой отец давно работал у нее при дворе домоуправителем, д-а-а-а-а, а на мое рожденье тетя Даша подарила мне вот эту картину, сказала, мол: пригодится когда-нибудь, ну так всю жизнь отжила, и не пригодилась, сегодня у нас вдвоем юбилей (смеется)».
За всю свою долгую жизнь Иван проработал только в нашем родном ДК, в старом барском доме Левицкой, признан был ударником труда, имеет семеро детей, восемь внуков и четыре правнука. Кстати, очень любопытный факт: наш долгожитель родился и прожил всю жизнь в одном доме, признанном так же самым старым домом в городе.
Вот такие вот дела. И никто не смог переплюнуть Ивана в долгожитии и количеством рекордов. Быть может найдутся еще те люди, что доживут до ста двадцати, а то и до ста пятидесяти лет».
«Вот тебе раз, — думал я, — долгожитель, да еще и какой! Это, пожалуй, стоит уважения».
Я невольно улыбнулся, но улыбка моя вмиг испарилась с моего лица, как только ноги меня привели к больнице. Я вздохнул и, немного промешкавшись у входа, вошел в здание. И сразу же на меня напала тоска. Старушка-вахтерша поприветствовала меня одним лишь кивком головы и привычной фразой: «Здравствуйте, Павел Афанасьевич». Я поздоровался с ней в ответ, расписался в журнале о прибытии на работу, взял ключи от своего кабинета и просеменил дальше. Постепенно запах хлорки, различных медикаментов, йода и зеленки, бледные и кашляющие больные наполняли меня изнутри, и мне вновь становилось скучно. Я сжал газету в руке, опустил глаза, чтобы вместо изнеможённых и измученных болезнью лиц, смотреть на вымытый до блеска пол. Да, я признаюсь в своей слабости: мне очень тяжко нести на себе взгляды тех людей, которым, увы, я ничем не могу помочь. Таким образом, я поднялся на свой этаж, прошел мимо череды пациентов, внимательно вглядываясь в каждого из них: везде знакомые лица, что я вижу тут каждый день, все пропитые и измученные внутренними истязаниями, но ее не было.
Плохо…
Открыв свой кабинет, я едва ли смог увернуться от здоровенного куска шпаклевки, что падал с потолка прямо на мою голову. Увернулся почти удачно: белые крошки отечественного производства остались на моем пальто.
«Зараза, — ворчал я, стряхивая шпаклевку с плеча, — готов поспорить, что эта больница — ровесница того деда».
Кое-как окончив со своим многострадальным пальто (а такие случаи бывали часто), я снял с себя верхнюю одежду, повесил ее на вешалку, накинул привычный белый халат, подошел к календарю и прямо под «Октябрь 2010» привычным жестом передвинул число с 21 на 22. Собственно говоря, в календаре я особо и не нуждался, он, как и многие стоящие здесь предметы интерьера, всего лишь закрывал трещину в стене: «Когда же нас закроют на реставрацию?», вздох…
Тем не менее, несмотря на маленькие неприятные мелочи жизни, я начал прием.
Первым ко мне в кабинет вошел Сивакин. Сказать то, что я был удивлен – ничего не сказать. Я же русским языком вчера сказал этому алкашу, чтобы он шел к Анатолию Степановичу – нашему неврологу, однако Сивакин сейчас сидел передо мной и улыбался мне своей пропитой физиономией, которая, вероятно, уже успела опохмелиться. Я пододвинулся поближе к открытому окну – перегар был просто невыносим – и продолжил с неподдельным изумлением смотреть на его опухшее лицо.
— Дохтур… — выдавил он из себя.
— Ну?
— Леди… – Продолжал он говорить отрывками.
— Что «леди»? – я терял терпение.
— Приходила леди.
Я встал и нервно начал мерить шагами кабинет. Не скрою – он меня бесил, и я никак не мог порою понять, что раздражало меня в нем больше всего: красный нос, благоухающий запах изо рта или несвязная, бестолковая речь. И все-таки я взял себя в руки, сел обратно в кресло и спросил:
— И чего же она хотела, эта Ваша леди? — он виновато уставился в пол, но я все дожимал его дальше. — Быть может, выпить? А может, просто почистить Вам зубы?
Он все так же сверлил взглядом паркет, и я, почувствовав, что я перегнул палку, прошептал: «Извините, продолжайте пожалуйста».
Далее я его не слушал, а устремился глазами в окно, прямо в каменную даль города, и напряженно думал, думал, думал и думал: «Неужели я способен сорваться на человеке? Прямо на живого человека?», и ужасающая мысль, в которой с каждой минутой своих раздумий я убеждался все больше и больше, не давала мне покоя. А Сивакин говорил, что-то бормотал себе под нос про какую-то леди, его маму, портрет и фотографии на стене, что имели свойство иногда говорить с ним по ночам. А я продолжал думать: « Отчего я именно психиатр? Почему я пошел именно на неврологический? Почему не педиатр? Ведь я же люблю детей. Почему?»
Сивакин все сотрясал воздух своим нелитературным рассказом, иногда прерывавшимся тяжелым кашлем и уличной бранью, я смотрел на него, и мысль сама вонзилась мне в воспаленный думою мозг: « А он? Неужели он когда-то хотел быть таким?» Едва ли эта мысль поселилась у меня в голове, я понял, что я не успокоюсь и не найду себе покоя во веки веков, если не спрошу:
— А кем Вы хотели стать?
Он остановился. Промокнул пот со лба, проступивший от усердного рассказа, и несколько ошеломленно выдавил из себя.
— Арх… археологом.
— И Вы им стали?
— Нет.
Этого следовало ожидать, о Боже, я наивен: ведь по-любому пьет он не от низкой зарплаты исследователя.
— И кто же Вы по образованию? – не унимался я.
— Слесарь.
Я снова вздохнул.
— А почему Вы спрашиваете? – на меня недоверчиво вперились два залитых кровью глаза.
— Да так… — я опять погрузился в раздумья, а Сивакин с воодушевлением говорил дальше.
«Все хотели кем-то в детстве стать, и я тоже. Помню же я интересовался историей. Отчего же именно психиатр? Ах, да… точно, мама психиатр, папа психиатр, я должен был продолжать династию. И что же. Счастлив ли я? Нет».
Туманное утро постепенно сменялось днем, так же и Сивакин сменился другим пациентом, а он в свою очередь следующим, в итоге, сквозь пелену каждодневных истязаний я не заметил, как вновь вошла она. Подобно тени, Валентина проскользнула в кабинет и села передо мной в кресло, предназначенное для пациента, что еще хранило в себе память о предыдущем больном.
Я очнулся лишь только тогда, когда она тихо спросила: «Все ли с Вами хорошо, Павел Афанасьевич?» По имени-отчеству меня здесь никто не называл, посему от непривычки я даже растерялся. Тусклыми потерянными глазами я взглянул на нее. Она была немного не такая, какой была вчера: короткие черные волосы были аккуратно уложены, а голубые глаза уже были без мешков и синяков под ними, но все же Валентина сидела тут.
— Ну что, Вы выспались? – спросил я.
— Да, Павел Афанасьевич, выспалась.
— Привидения ушли? – я снова чувствовал скуку и изрядную усталость, более того, вчерашняя история просто теряла свои краски в моем сознании. И, наверное, потеряла бы, если бы она ответила именно так, как я и предполагал. Но Валентина ответила иначе.
— Ох, доктор, — тяжело выдохнула она, и я словно бы почувствовал, каких сил ей далась эта фраза, — я выспалась, да. Как только я пришла от Вас я сразу же легла спать, наверное, я бы спала дома всю ночь, если бы мне не позвонили с работы и не попросили срочно явиться туда и подменить мою сменщицу, так как Люба, она… заболела, – Валентина пощелкала пальцами у основания горла. – Ну, Вы поняли.
Я кивнул, а она тем временем продолжала:
— Короче говоря, доктор, пришла я на работу. А там начальница моя, директор ДК, говорит мне: «Я сегодня на ночь остаюсь здесь, мол, надо мне бумаги кое-какие позаполнять». Ну, знаете, с этим сносом нашего здания, с этим строительством столько заморочек.
Я прямо оторопел от последнего предложения. Наш родной дом культуры, что все это время стоял здесь, в нашем маленьком городке, который в своих стенах хранит память о госпоже Левицкой, куда водят детей из школ на экскурсии, где проводятся различного рода культурные мероприятия, где находится музей старого барства, собираются сносить?
— Простите, – наконец решил сказать я, – какой снос?
Она удивленно вперила в меня свои голубые глаза.
— Павел Афанасьевич, Вы не читаете газет? – и она, порывшись в сумочке, извлекла оттуда сложенную вчетверо страницу из сегодняшней газеты и протянула ее мне.
Я взял его, аккуратно развернул и сразу же уперся глазами в заголовок статьи:
«НАШ ДК ИДЕТ ПОД СНОС».
Едва только взглянул я на заголовок, и я пришел в ярость. Дом культуры девятнадцатого века постройки, которому более двухсот лет, хотят снести?! Я продолжал читать дальше и все больше и больше багровел от злости. Какая-то строительная компания решила построить комплекс многоэтажек на месте старого ДК, то есть под снос идет не только сам барский дом, но и вся усадьба госпожи Левицкой с прилегающей к ней парково-садовой зоной, и различного рода такими же старыми пристройками. Это было жестоко и умопомрачительно, это же наше культурное наследие, где-то же должны быть документы о закладке этого здания. Я читал дальше, о Боги! Журналистка, написавшая эту статью, утверждала о том, что в архиве не найдено ни одного документа подтверждающее старинность дома. Даже фотографий не осталось, хитрые предприниматели придумали легенду о том, что наш городской долгожитель, что знал старую барыню, просто выжил из ума от возраста. Да это же просто возмутительно!
— Это вопиющая наглость! – в порыве гнева воскликнул я.
— Да, — согласилась со мной моя собеседница, — они строят, а нам, простым людям, что делать? Где работать?
— Да дело даже не в этом, — продолжал я свою философию. — Этот ДК — это же вся наша культура, все наше наследие. Ну должны же быть документы, свидетельства там какие-нибудь о собственности, что ли.
— Эх, Павел Афанасьевич, разве Вы не знаете?
— Что? – сегодня был прямо день каких-то загадок. – Чего я не знаю?
И Валентина начала рассказывать.
— Моя мать, ветеран ВОВ, хоть и не самая старая в нашем городке, но кое-что да знает о барыне. Говорят, что барский дом семьи Левицких имел большое влияние на округу в свое время. Наша губерния во времена правления Левицких была ведущей во многих областях. Естественно, у них было много недоброжелателей. В 1910 году, за семь лет до Революции, дом Левицких подожгли. Все находящиеся там люди погибли. Сгоревший дом, парк и прочее перешли по наследству во владение семнадцатилетней девушке Даше, – она все говорила, а я потихоньку начинал вспоминать ту грустную историю о девушке, потерявшей семью и вынужденной покончить с собой, попав в руки людей, что под маской революции стали творить бесчинства и угрожать Дарье. Но мне нравилось, как Валентина рассказывает, и поэтому я так и не решился ее остановить. – Даша девушкой была толковой, и за семь лет она сумела не только восстановить свою усадьбу, но и улучшила внешнюю и внутреннюю торговлю. В итоге, в 24 года, она была самой влиятельной персоной в нашей области. Хоть и одинокой. Но пришел год революции, и соперники ее под видом коммунистов под шумок убрали бедную девушку, а где ее захоронили – неизвестно. Как пришли на ее дом после темного дела не смогли отыскать документов, что предоставляли им право на собственность. Видать, Дарья их с собой в могилу и унесла. Вот почему они ее не откопали до сих пор — не ясно, да и дела-то нам до нее? Документов нет – дом сносят. Я же пришла с Вами не о старой барыне говорить, а вот что мне делать? Директриса-то всю ночь там отбыла, и привидения не появлялись, только тихо-тихо так скрипели половицы, но это, скорее всего, дерево сохнет, такое бывает.
— М-да… – протянул я. — Неоднозначная ситуация, Вы сегодня тоже работаете?
— Да.
— Вот что, Валентина, приходите ко мне завтра. Вот тогда мы с Вами и определимся, как и что. Хорошо?
Она согласно кивнула. Я назначил ей успокоительных и отпустил с миром. На прощание, уже стоя в дверях, она сказала мне:
— Ох, Павел Афанасьевич, не понимаю, как у Вас голова не идет кругом, столько проблем, и столько душ изливается перед Вами ежедневно.
— Сам не понимаю, как так, – в задумчивости протянул я.
Она кивнула и вышла из кабинета, а я продолжил свой прием, но постепенно вечер сгущал свои краски, и я ушел домой.
Впереди меня ждала очень жуткая ночь.

Добрался я до дома поздним вечером. Электронные часы, висящие в прихожей, уже показывали 22:41, когда я снял пальто. Бросив ключи на стол, я повесил пальто и неожиданно понял: что-то в моей квартире было не так…
Я решил пока не включать свет. И не зря.
Сначала я ничего не мог сообразить, а лишь, напрягая глаза, безрезультатно вглядывался в темноту. Тьма потихоньку принимала меня, чужого, пришедшего с улицы. Она окружила меня, взяла в свои объятья, оторвала от людского мира, и мы остались с ней наедине. Вот так, лицом к лицу. Я постепенно растворялся в этой сумрачной мгле, как растворяется сахар в кружке с горячим чаем. Но что же это? Я не один в квартире?
Да, точно. Помимо меня в моей обители еще кто-то был, чему свидетельствовало предательское чужое томное дыхание, которое изредка доносилось до моих ушей. Воры? Но что же у меня брать? Старенький телевизор? Тетрис, которому лет ровно столько же, сколько и мне? Перебирая в голове все свое ценное имущество, я испытывал перед собой дикий стыд – и это все, что я успел нажить за пять лет самостоятельной жизни? Да уж…
Мои раздумья прервал скрип половицы. Отдаленный стон деревянного покрытия донесся до меня, прогнувшись под чьи-то весом. Потом половица скрипнула еще раз и еще, и еще, кажется, незваный гость шел ко мне.
Я зажмурился. Далее, что я помню, это скрип и томное дыхание, что неудержимо приближалось к моему дрожащему от страха существу. И вот я слышу его над своим ухом. Стоило мне лишь на мгновение почувствовать мягкое прикосновение шелкового платья к своим рукам, как я сразу же узнал гостью. Я открыл глаза, так и есть. Боковым зрением впотьмах я различал маленькую женскую руку, в подтверждение моего предположения, затылок щекотали мягкие волосы. Не помню, сколько мы так стояли, и как долго простояли бы еще, но в один момент эта тихое знакомство вслепую прервалось нежными объятьями.
Да, да, да. В тот самый миг, когда она стояла у меня за спиной, когда ее тело упиралось мне в позвоночник, когда я слышал ее мерные вздохи и выдохи и чувствовал кожей прикосновение волос, она ловко и с необычайной нежностью обхватила меня руками и, прижавшись еще крепче ко мне, прошептала: «Я ждала тебя».
Это было последней каплей, я дотянулся в темноте до выключателя, и коридор озарил яркий электрический свет.
Как только свет разлился по помещению, она исчезла. Я лишь услышал беглый стук форточки в комнате и краем глаза увидел пролетевший мимо моего носа длинный рукав ее платья. Кажется, оно пахло лавандой…
Я разулся, прошел по всей квартире и, аккуратно минуя все углы, зажег свет повсюду, начиная с кухни и заканчивая туалетом с ванной. Но одного прохода мне показалось мало, и я решил пройтись по своей недвижимости второй раз. Итак, я заглядывал под диван, открывал все шкафы, смотрел под ванной и даже выворачивал наволочки в надежде на то, что я найду хоть что-нибудь, что мне поможет окончательно убедиться в том, что недавно увиденное мною привидение всего-навсего чья-то глупая шутка, но кроме пыли и кучи грязи, от которой приходилось отряхиваться, и обещать себе убраться в это воскресенье, я ничего не нашел. О, бедная моя голова! Сколько разных вариантов, сколько разных мыслей того, как эта незваная гостья могла ко мне попасть, в считанные секунды пронеслось у меня в воспаленном думой мозге. Все было бы просто отлично, если хотя бы одному из них я нашел бы свидетельство в своей квартире, но ничего не было. Обессилев, я упал на пол. Я решительно ничего не понимал из того, что было пятнадцать минут назад. В голове просто была какая-то каша: снос ДК, алкоголик Сивакин, Валентина, девушка в белом – да чего им всем вообще от меня надо? Почему они мучают меня? За что я сношу эти страдания? Я истошно взвыл, наверное, так, что мои соседи от страха за мое здоровье чуть не дали дуба: «Оставьте меня все в покое!»
В отчаянии я стал кататься по полу и рвать волосы на голове. В жизни за всю свою практику в психиатрии я еще никогда не сталкивался с истерикой, а тут истерика была у меня, и я был напуган, да что там напуган, я был просто ошеломлен, ошеломлен не сколько своим состоянием, а сколько тем, что это все происходит не с кем-то, а со мной. Боже, Боже, Боже, как я несчастен, как пусты все те дни моей жизни, которую я влачил по расхлябанной колее в этой больнице. Боже…
Смутно вспоминая лекции старого преподавателя в университете, я постарался успокоится, встал и проследовал прямо к аптечке. В итоге, напившись успокоительного, я выключил повсюду свет, оставив только зажженное бра на стене, и улегся спать.
Едва только голова моя коснулась подушки, веки словно налились свинцом, и я забылся больным сном.
Я даже и не заметил, как туманная пелена сновидений закружила меня, оторвала о земли и пустила в полет по закоулкам моей души. Просто в какое-то мгновение белая поверхность потолка, в которую я глядел, перед тем как сомкнуть глаза, сменилась голубым небом и зеленой травой, где я, семилетний мальчик, сидел под кроной мощного дуба вместе со своей старшей сестрой Верой. Она сидела и читала мне книгу, ее рыжие волосы, что были похожи на лучи яркого утреннего солнышка, были заплетены в тугую косу на затылке и так и рвались на свободу, я сидел рядом и все молил ее распустить волосы, так я любил тот момент, когда они не были скованы и развивались на ветру. Как сейчас помню, она была прекрасна. Мы сидели под старым ветхим дубом, аккурат недалеко от барской усадьбы, и я неожиданно спросил ее:
— Вер, а что тебе рассказывает тетя с этого дома?
Она косо и недоверчиво, как-то даже по-детски взглянула на меня:
— Я скажу тебе. Но ты должен мне кое-что пообещать, – сестра заговорщицки подмигнула мне.
— Что? Что пообещать? – я заерзал в нетерпении.
— Что то, что я тебе расскажу, останется между нами. Обещаешь?
Да, да, да, я совсем забыл, что родители не одобряли ее фантазий.
— Обещаю, – кивнул я.
Она ласково мне улыбнулась, провела рукой по моим волосам и, обняв меня, начала рассказывать:
— Тетю из этого дома зовут Даша, миленький, и это не просто тетя, это хозяйка этого дома. Он рассказывает мне про старину, про барские обычаи, мне очень весело и интересно с ней беседовать. Мой милый братец, тетя Даша умеет играть на пианино, ты знаешь хоть кого-нибудь из своей детворы, кто мог играть хоть на чем-нибудь?
— Не-а, — я прижимался к сестре, вдыхал запах ее духов, мне всегда нравилось слушать ее рассказы, пусть даже и родители говорят, что она сходит с ума. Я любил сидеть тут, в саду, под этим деревом, вместе с ней. Я любил смотреть в ее большие голубые глаза и видеть в них искреннюю, чистую, неподдельную, детскую радость. О, Боже, как я по ней соскучился, давно я ее не навещал.
Тем временем, Вера все так же гладила меня по голове и продолжала лепетать:
— Так вот, а она умеет, и хорошо умеет, – Вера неожиданно сделала серьезное лицо. – Дарья говорит, что ей очень холодно, она не знает, где она, это где-то рядом, под землей, она говорит, что над ней ходит много людей. И я не знаю, чем ей можно помочь.
Я увидел слезы у нее в глазах. Хоть и был я ребенком, но прекрасно понимал, что это повествование уходит в грустною сторону, как я уже и говорил, я не люблю, когда женщина плачет, а тем более, это была моя сестра, молодая шестнадцатилетняя девушка. Я легонько толкнул ее в плечо, крикнул: «Догоняй!», и побежал в сторону поляны, вдаль от кроны тенистого дуба. Она ринулась за мной.
Мы бежали, минуя деревья, чьи-то дома, переулками, маленькими улочками, пока, наконец, не настигли городской сквер. Там мы упали прямо на зеленую траву и долго-долго смеялись, а потом мы просто лежали, молча устремив свой взгляд в небо, в бесконечное голубое небо. О Боги, я так любил эти моменты, я так любил Веру, я так ее любил. Господи, что они с ней сделали?
В последний раз, когда я был у нее, я ее совсем не узнал. Я надеялся увидеть свою горячо любимую сестренку, взрослую тридцати двух летнюю женщину, а встретила меня сморщенная старая старуха. Куда делась ее красота? Куда пропала ее легкость? Ее искренность? Я смотрел в ее потерянные старческие глаза и не понимал: за что? За что она поплатилась своей жизнью? Она сверлила меня и как будто говорила мне: «Смотри, смотри, что они со мной сделали. И ты ничего не можешь с этим поделать, ничего. Я поплатилась за свою фантазию, и ты поплатишься за свою. Прячься, беги, спасайся. Забудь, ты ничем не сможешь мне помочь». И я плакал, я падал перед ней на колени прямо на холодный, бетонный пол, сжимал в руках ее тонкие, иссохшие от лекарств запястья и истошно рыдал, как ребенок. А она, как в далеком-далеком детстве, гладила меня по голове, и я чувствовал, как сестра роняет горькие, холодные слезы, ускользающие в мои волосы.
Я до сих пор помню тот день, когда ее забрали, прямо как сегодня: мы пришли с очередной прогулки, а нас уже встречали родители и человек, от которого пахло больницей. Родители переглянулись, и мама решила заговорить:
— Вер, мы думаем, это пойдет тебе на пользу…
— Вы считаете, что я больна? – она не верила в такое предательство.
— Доченька, неужели ты сама ничего не видишь? Уже который день ты отказываешься верить в реальность, для тебя старая барыня жива, но она мертва, понимаешь? – мать попыталась ее успокоить, взяв за запястье, но Вера его вырвала:
— Не хочу в психушку!
— О чем ты? – наконец решил заговорить отец. – Мы ложем тебя в больницу для временного обследования, и только-то.
Сестра заплакала и убежала в комнату, я кинулся было за ней, но мама удержала меня.
В последний раз я видел Веру стоящей в дверях. Она улыбалась мне и говорила: «Ничего, Павлушка, я скоро вернусь, и мы опять пойдем на наше место. Хорошо?». Я согласно закивал ей в ответ, а потом мы обнялись на прощанье, и она в последний раз блеснула своей густой гривой рыжих волос на закатном солнце, улыбнулась мне сквозь слезы и ушла, как оказалось, навсегда.
Родители мне запрещали с ней общаться, но, несмотря на их наказы, я продолжал в свободное от учебы время ходить к ней в больницу, иногда я успевал по дороге даже нарвать для нее каких-нибудь цветов и мог увидеть на ее лице улыбку, полною искреннего счастья.
Иногда я смотрю на ее портрет и думаю, какой бы она была сейчас. Да что вообще, черт возьми, врачи могли найти у нее такого, что сломало ей жизнь, вывернуло наизнанку всю ее душу, что вообще могло сделать так, чтобы в свои тридцать два она выглядела старше нашей бабушки? Я всеми силами пытался понять, куда и кто забирает с нее душу, тоненькой силой высасывает ее жизнь, кто имеет на это право? Вот именно тогда я и решил стать психиатром, я надеялся, что смогу ее спасти, но, к сожалению, я опоздал. Пока я тратил время на учебу в институте, ходил к ней, носил ромашки в палату, врачи и лекарства убивали ее. Я не успел. Да, пару раз я пытался ее украсть, предлагал уехать, убежать подальше из этого городка, но она уперлась и все настойчиво твердила: «Ты нужен здесь». И теперь, когда я вырос, когда я пережил всю рассказанную мной историю, я понимаю, о чем она говорила. Ох, Вера, ты убивала себя ради меня, это жестоко. Никогда себе этого не прощу.
Из объятий сна меня вырвал резкий звук, как будто разом открылись все форточки и двери, какие только есть в квартире. Я открыл глаза и к своему удивлению обнаружил себя на полу. Как я мог во сне упасть с постели и не заметить этого, я до сих пор не могу понять. Однако, что же это такое? Под своим боком я чувствую чье-то тепло, будто что-то маленькое и хрупкое, размером с молодую девушку, уютно пристроившуюся у меня под левым боком. Я повернул голову и почувствовал до боли знакомый запах лаванды. Я не знал, что мне делать. Надо было ее разбудить, но едва ли я успел дотронуться до нее, как с первым же прикосновением она испарилась. Но на этом она меня не оставила. Напротив, гостья так же неожиданно появилась снова, но уже в конце комнаты, она стояла у окна и что-то шептала…
Но мне было не до испуга и не до того, что я лежу на полу, посему я спокойно закрыл глаза и забылся глубоким сном, сквозь который я слышал сладкое женское пение.

Утро началось, как обычно, с чашки кофе. Голову словно распирало изнутри той болью, которая в процессе сна из души перекочевала в мозг. М-да, плохо.
Очень плохо было и в самой квартире. Я проснулся и к своему удивлению обнаружил, что вся квартира от и до пропахла лавандовыми духами. Пришлось открывать все окна и форточки, чтобы хоть частично выветрить этот приторный, сладковатый запах. Немало сюрпризов мне принесло и зеркало в ванной. Нет, там не было ничего от вчерашнего призрака: мне достаточно было только взглянуть на свое отражение, чтобы ужаснуться. Еще недавно мое лицо дышало свежестью и здоровьем, а теперь это было не лицом довольно плотного двадцати трех летнего молодого мужчины, впрочем, это и лицом-то назвать нельзя. Бледная кожа, мешки под глазами, сумасшедшие, не выспавшиеся глаза и жиденькие волосенки на голове. Треклятая работа – что она со мной сделала!
Выпив кофе и одевшись, я вмиг примчался в больницу, наивно полагая, что Валентина в этот раз придет с утра. Но, как ни странно, с утра у меня вообще не было пациентов. Я удивился и испугался одновременно. Вот только бы не сейчас, только бы не сейчас. Это был верх жестокости. Именно в тот момент, когда меня нельзя оставлять одного, меня заставляют быть тет-а-тет с собственными мыслями, которые просто изъели всю мою душу. Но когда только-только водоворот далеких воспоминаний закрутил меня с удвоенной силой, в дверь постучались.
Я обрадовался: «Наконец-то!», и громогласным «Да-да» позволил зайти пациенту. В ту минуту, пожалуй, я был бы рад любому, даже самому пропавшему алкоголику. Но в кабинет вошла главврач. Я осунулся, выпрямил спину, как и подобает сидеть специалисту, и вежливо осведомился, чего она желает (хоть и родная тетка, но заходит ко мне не так уж часто).
Она села на кресло, предназначенное для пациентов, и попросила налить ей кофе. Пока я возился с чайником и кружками, тетя начала разговор:
— Пашка, ты что-то бледный в последнее время. Хорошо ли ты спишь?
Я оторопел, в который раз она смотрела мне прямо в душу, но я взял себя в руки и несколько сдавленно произнес:
— Ну, часов восемь, как и полагается.
Я нарочно долго возился с чашками, аккуратно разливая кипяток и размешивая сахар, чтобы как можно дольше не видеть ее серьезного лица и ярко-зеленых, будто кошачьих, глаз, что видели меня насквозь. Но все-таки настал тот момент, когда я с кружками повернулся к ней и протянул тете ее чашку кофе.
Она сделала небольшой глоток и устремила в меня свои зеленые очи:
— Ходил к сестре?
Шик! Лучше вопроса она, конечно же, придумать не могла.
— Нет, – я постарался сделать как можно равнодушнее тон в голосе, но получилось больше жалостливо, чем равнодушно.
Она поняла мое притворство, поставила чашку на стол и вздохнула:
— Паша, я же знаю, как она для тебя дорога…
— Теть Ань… — я попытался ее перебить, но она продолжала.
— Ты же знаешь, что я изначально была против того, чтобы она ехала туда, – она взяла меня за руку и вновь взглянула мне в глаза. – Паш, это не только твоя боль.
Да чего она вдруг вспомнила? Только-только хотел отвлечься от грустной думы, а она пришла и стала вновь пытать меня. Да чего она вообще хочет?
— Теть Ань, — решил таки продолжить я, — я Вас тоже прекрасно понимаю, но и вы поймите меня. Я ничем не могу помочь Вере, ничем… И мне больно смотреть на то, как она увядает, просто до жути невыносимо больно, – она встала, обняла меня, пытаясь успокоить, а я все продолжал разгорячено говорить. — Я не мог жить с теми людьми, что сотворили с ней такое, только по этой причине я ушел из дома.
— Я понимаю, – согласилась тетушка со мной. – Я тоже в 18 лет ушла из дома и жила отдельно. Сестра была просто невыносима, уже тогда полностью помешалась на своей психотерапии, а потом вышла замуж за такого же фанатика… И тебя они попытались подстричь под свою гребенку. Ты не обижайся, Паш, но они просто психи.
Я кивнул. А тетя отошла к открытому окну и, смотря на холодную осеннюю улицу, продолжала:
— Пашуль, скажи мне честно: ты же не любишь свою работу?
Я весь прямо похолодел. И все-то ей известно.
— Откуда Вы знаете? – я прямо чувствовал себя в капкане.
Анна усмехнулась:
— Брось, ну это же видно.
Удивительно, как только одна фраза может повергнуть человека в неописуемый шок. А то и больше, за какие-то считанные минуты меня бросило и в жар, и в холод. То есть все это время, когда я разбирался в себе, что именно со мной не так. Почему я испытываю ужасную скуку, моя любимая тетушка, главврач этой самой больницы, женщина, которая всю жизнь проработала терапевтом, видела меня как на ладони. Она предугадывала все мои мысли, все мои переживания, она старательно показывала всем своим видом, что не знает абсолютно ничего, а потом, как выяснилось сейчас, просто загнала меня в угол? Я истошно взвыл:
— А-а-ань, что мне теперь делать? Скажи? – я всегда обращался к ней на «ты», когда я был полностью выбит из колеи и чувствовал, что терплю фиаско, играя в ее словесные кошки-мышки.
— Паша, — Анна ловким движением подскочила ко мне и снова меня обняла, на этот раз сильно прижав меня к своей груди, — Паша, что ты думаешь насчет того, что я дам тебе небольшой отпуск, в течении которого ты решишь, по правильной ли стезе идешь или нет. Хорошо?
Она мягко взяла меня за подбородок и взглянула мне в глаза. Я закивал, Ей-богу, как ребенок.
— Будем, считать, Паш, — продолжала тетя, — что ты в отпуске начиная уже с сегодняшнего дня.
Я отблагодарил ее, прижался к ней еще крепче. Тетушка, пожалуй была мне ближе матери. Нет. Она в каком-то смысле и была моей матерью.
— А что делать с Верой? – Я буквально воззвал к ней.
Она отвела глаза в сторону и еле слышно прошептала:
— Я не знаю…
А потом мы, я и моя тетя, долго-долго смотрели на листопад, вот так просто. Без каких-либо слов. В полной тишине. Я не решался с ней заговорить, а она, она, кажется, о чем-то думала, сидя рядом со мной в кресле. А потом она ушла, мой спасительный лучик света просто покинул меня, оставив вновь наедине с собой, на прощанье она потрепала меня по волосам и сказала: «Молю, сделай только правильный выбор». Я улыбнулся ей в ответ, обнадеживая, что да, у меня, конечно же, есть решения, хотя их и в помине не было, и тетя Аня это прекрасно понимала.
Так я провел весь свой рабочий день, просто сидя перед окном и все больше и больше уходя в себя, схватился я по времени только под вечер.
«А где же Валентина?» – таковой была моя первая мысль.
И в самом деле, за весь день она так и не пришла. Но уж нет, я не позволю ей так просто уйти из моей жизни. И я решил наведаться с визитом к ней домой. Должна же быть ее карточка в больнице – она же единственная на весь наш город. Других исходов нет. Так и есть, я, кажется, припоминаю, да… Она приносила ее с собой в прошлый раз. Да, верно. Так оно и было, когда она вошла, она сразу же положила свою карточку мне на стол. Конечно.
И где же она сейчас? Я порылся среди бумаг на своем столе. Да, конечно, вот она. Нашел: «Огарева Валентина».
И прямо под именем был адрес с номером дома и квартиры. Я радостно щелкнул пальцами в воздухе и вприпрыжку пошел собираться к ней.
В конце концов, я же в отпуске.